Неточные совпадения
Есть примеры такого блага, но редкие: на них указывают, как на феномен.
Родиться, говорят, надо для этого. А
Бог знает, не воспитаться ли, не идти ли к этому сознательно?..
За скородным, — говорит, — на навозном осьминнике рожь-матушка такая,
Бог дал,
родилась, что и крюк не берет, переплелась вся и полегла постелью.
Человек
рождается в
Боге, и этим обогащается божественная жизнь.
— Оригинал, оригинал! — подхватил он, с укоризной качая головой… — Зовут меня оригиналом… На деле-то оказывается, что нет на свете человека менее оригинального, чем ваш покорнейший слуга. Я, должно быть, и родился-то в подражание другому… Ей-богу! Живу я тоже словно в подражание разным мною изученным сочинителям, в поте лица живу; и учился-то я, и влюбился, и женился, наконец, словно не по собственной охоте, словно исполняя какой-то не то долг, не то урок, — кто его разберет!
— Слава
Богу, не оставил меня Царь Небесный своей милостью! — говорила она, умирая, —
родилась рабой, жизнь прожила рабой у господ, а теперь, ежели сподобит всевышний батюшка умереть — на веки вечные останусь… Божьей рабой!
— Помилуй, пан голова! — закричали некоторые, кланяясь в ноги. — Увидел бы ты, какие хари: убей
бог нас, и
родились и крестились — не видали таких мерзких рож. Долго ли до греха, пан голова, перепугают доброго человека так, что после ни одна баба не возьмется вылить переполоху.
Зло находится вне сферы бытия,
рождается из небытия и в небытие возвращается; оно не обладает силой, почерпнутой из божественного источника, и так же мало есть сила, противоположная
Богу, как бытие иное, конкурирующее.
Родившись среди свободы сей, мы истинно братьями друг друга почитаем, единому принадлежа семейству, единого имея отца,
бога.
Чиновником я не
родился, ученым не успел сделаться, и, прежде, когда я не знал еще, что у меня есть дарование — ну и черт со мной! — прожил бы как-нибудь век; но теперь я знаю, что я хранитель и носитель этого священного огня, — и этого сознания никто и ничто, сам
бог даже во мне не уничтожит.
Вся картина, которая
рождается при этом в воображении автора, носит на себе чисто уж исторический характер: от деревянного, во вкусе итальянских вилл, дома остались теперь одни только развалины; вместо сада, в котором некогда были и подстриженные деревья, и гладко убитые дорожки, вам представляются группы бестолково растущих деревьев; в левой стороне сада, самой поэтической, где прежде устроен был «Парнас», в последнее время один аферист построил винный завод; но и аферист уж этот лопнул, и завод его стоял без окон и без дверей — словом, все, что было делом рук человеческих, в настоящее время или полуразрушилось, или совершенно было уничтожено, и один только созданный
богом вид на подгородное озеро, на самый городок, на идущие по другую сторону озера луга, — на которых, говорят, охотился Шемяка, — оставался по-прежнему прелестен.
Люди, мой милый, разделяются на два разряда: на человечество дюжинное, чернорабочее, которому самим
богом назначено
родиться, вырасти и запречься потом с тупым терпением в какую-нибудь узкую деятельность, — вот этим юношам я даже советую жениться; они народят десятки такого же дюжинного человечества и, посредством благодетелей, покровителей, взяток, вскормят и воспитают эти десятки, в чем состоит их главная польза, которую они приносят обществу, все-таки нуждающемуся, по своим экономическим целям, в чернорабочих по всем сословиям.
—
Бог их ведает! Я спрашивал: ребята смеются, говорят: так, слышь,
родятся. И что за кушанья? Сначала горячее подадут, как следует, с пирогами, да только уж пироги с наперсток; возьмешь в рот вдруг штук шесть, хочешь пожевать, смотришь — уж там их и нет, и растаяли… После горячего вдруг чего-то сладкого дадут, там говядины, а там мороженого, а там травы какой-то, а там жаркое… и не ел бы!
В догматике ее рассказывается, что
бог Саваоф, видя, что христианство пало на земле от пришествия некоего антихриста из монашеского чина, разумея, без сомнения, под этим антихристом патриарха Никона […патриарх Никон — в миру Никита Минов (1605—1681), выдающийся русский религиозный деятель.], сошел сам на землю в лице крестьянина Костромской губернии, Юрьевецкого уезда, Данилы [Данила Филиппов (ум. в 1700 г.) — основатель хлыстовской секты.], или, как другие говорят, Капитона Филипповича; а между тем в Нижегородской губернии, сколько мне помнится, у двух столетних крестьянских супругов Сусловых
родился ребенок-мальчик, которого ни поп и никто из крестьян крестить и воспринять от купели не пожелали…
— Я, маменька, не сержусь, я только по справедливости сужу… что правда, то правда — терпеть не могу лжи! с правдой
родился, с правдой жил, с правдой и умру! Правду и
Бог любит, да и нам велит любить. Вот хоть бы про Погорелку; всегда скажу, много, ах, как много денег вы извели на устройство ее.
— Видал, как бабов забижают! То-то вот! И сырое полено долго поджигать — загорится! Не люблю я этого, братаня, не уважаю. И
родись я бабой — утопился бы в черном омуте, вот тебе Христос святой порукой!.. И так воли нет никому, а тут еще — зажигают! Скопцы-то, я те скажу, не дурак народ. Про скопцов — слыхал? Умный народ, очень правильно догадался: напрочь все мелкие вещи, да и служи
богу, чисто…
— Придумали, дурачки!
Бог — был, а матери у него не было, эко! От кого же он
родился?
— Богородица всегда была, раньше всего! От нее
родился бог, а потом…
А мужики больше вздыхают: очень-де трудно жить на земле этой;
бог — не любит, начальство — не уважает, попы — ничему не учат, самим учиться — охоты нет, и никак невозможно понять, на что мы
родились и какое удовольствие в Тупом Углу жить?
— Доли-те? А от
бога, барынька, от него всё!
Родилась, скажем, ты, он тотчас архангелем приказывает — дать ей долю, этой! Дадуть и запишуть, — с того и говорится: «так на роду написано» — ничего, значить, не поделаешь!
В это время известная нам Афросинья Андревна, от которой он менее скрывал свое беспокойство, состоявшее существенно в том, что невестка опять родит дочь, рассказала как-то ему, что проезжая через Москву, ездила она помолиться
богу к Троице, к великому угоднику Сергию, и слышала там, что какая-то одна знатная госпожа, у которой все
родились дочери, дала обещание назвать первого своего ребенка, если он будет мальчик, Сергием, и что точно, через год, у нее
родился сын Сергий.
Алексей Степаныч благодарил только
бога, что Софья Николавна осталась жива, радовался, что она чувствует себя хорошо, и сейчас помирился с мыслью, зачем не
родился у него сын.
Высокий дух державный.
Дай
бог ему с Отрепьевым проклятым
Управиться, и много, много он
Еще добра в России сотворит.
Мысль важная в уме его
родилась.
Не надобно ей дать остыть. Какое
Мне поприще откроется, когда
Он сломит рог боярству родовому!
Соперников во брани я не знаю;
У царского престола стану первый…
И может быть… Но что за чудный шум?
— Я думал про это! Прежде всего надо устроить порядок в душе… Надо понять, чего от тебя
бог хочет? Теперь я вижу одно: спутались все люди, как нитки, тянет их в разные стороны, а кому куда надо вытянуться, кто к чему должен крепче себя привязать — неизвестно!
Родился человек — неведомо зачем; живёт — не знаю для чего, смерть придёт — всё порвёт… Стало быть, прежде всего надо узнать, к чему я определён… во-от!..
Приятно было Илье слушать уверенные и любовные речи старика о
боге, от ласковых слов в сердце мальчика
рождалось бодрое, крепкое чувство надежды на что-то хорошее, что ожидает его впереди. Он повеселел и стал больше ребёнком, чем был первое время жизни в городе.
Параша. Слышал ты, слышал? Даром я, что ль, перед тобой сердце-то из груди вынимала? Больно ведь мне это, больно! Не болтаю я пустяков! Какой ты человек? Дрянной ты, что ли? Что слово, что дело — у меня все одно. Ты меня водишь, ты меня водишь, — а мне смерть видимая. Мука нестерпимая, часу мне терпеть больше нельзя, а ты мне: «Когда
бог даст; да в Москву съездить, да долги получить»! Или ты мне не веришь, или ты дрянь такая на свет
родился, что глядеть-то на тебя не стоит, не токмо что любить.
Шабельский (входя с Ивановым из правой двери). Кто это здесь декламирует? Вы, Шурочка? (Хохочет и пожимает ей руку.) Поздравляю, ангел мой, дай вам
бог попозже умереть и не
рождаться во второй раз…
Родившись и воспитавшись в строго нравственном семействе, княгиня, по своим понятиям, была совершенно противоположна Елене: она самым искренним образом верила в
бога, боялась черта и грехов, бесконечно уважала пасторов; о каких-либо протестующих и отвергающих что-либо мыслях княгиня и не слыхала в доме родительском ни от кого; из бывавших у них в гостях молодых горных офицеров тоже никто ей не говорил ничего подобного (во время девичества княгини отрицающие идеи не коснулись еще наших военных ведомств): и вдруг она вышла замуж за князя, который на другой же день их брака начал ей читать оду Пушкина о свободе […ода Пушкина о свободе — ода «Вольность», написанная в 1817 году и распространившаяся вскоре в множестве списков.
— Вскоре я получил известие, что у меня
родилась третья сестра, что мать была отчаянно больна, но что, слава
богу, теперь все идет благополучно.
— Я вижу твое восхищение! — холодно возразил ей брат; — скоро! мы довольно ждали… но зато не напрасно!..
Бог потрясает целый народ для нашего мщения; я тебе расскажу… слушай и благодари: на Дону
родился дерзкий безумец, который выдает себя за государя… народ, радуясь тому, что их государь носит бороду, говорит как мужик, обратился к нему… Дворяне гибнут, надобно же игрушку для народа… без этого и праздник не праздник!.. вино без крови для них стало слабо. Ты дрожишь от радости, Ольга…
— Нет, ты, касатка, этого не говори. Это грех перед
богом даже. Дети — божье благословение. Дети есть — значить божье благословение над тобой есть, — рассказывала Домна, передвигая в печи горшки. — Опять муж, — продолжала она. — Теперь как муж ни люби жену, а как родит она ему детку, так вдвое та любовь у него к жене вырастает. Вот хоть бы тот же Савелий: ведь уж какую нужду терпят, а как
родится у него дитя, уж он и радости своей не сложит. То любит бабу, а то так и припадает к ней, так за нею и гибнет.
— Высока премудрость эта, не досягнуть её нашему разуму. Мы — люди чернорабочие, не нам об этом думать, мы на простое дело
родились. Покойник князь Юрий семь тысяч книг перечитал и до того в мысли эти углубился, что и веру в
бога потерял. Все земли объездил, у всех королей принят был — знаменитый человек! А построил суконную фабрику — не пошло дело. И — что ни затевал, не мог оправдать себя. Так всю жизнь и прожил на крестьянском хлебе.
— Знаю, что без
Бога нельзя. Прогневлять его не следует — вот что главнее всего. А затем и самому необходимо заботу прилагать, дабы
Бог на наши благополезные труды благосердным оком взирал. Вот тогда будет
родиться не кислица, а Тимофеева трава.
Скучно стало мне, и от этой скуки пристрастился я к птичьей охоте. Уйду в лес, поставлю сеть, повешу чапки, лягу на землю, посвистываю, думаю. В душе — тихо, ничего тебе не надобно.
Родится мысль, заденет сердце и падёт в неизвестное, точно камешек в озеро, пойдут круги в душе — волнение о
боге.
— Изрядная. Хлебопашество, главное дело, в хорошем виде: рожь
родится сам-десят, это, не хвастаясь, можно сказать, что я устроил. Прежде, бывало, как сам-пят придет, так
бога благодарили.
— Это есть вера денежная, вся она на семишниках держится, сёдни свеча, да завтра свеча, ан поглядишь и рубаха с плеча — дорогая вера! У татар много дешевле, мулла поборами с крестьян не занимается, чистый человек. А у нас:
родился — плати, женился — плати, помер — тащи трёшницу! Конечно, для
бога ничего не должно жалеть, и я не о том говорю, а только про то, что
бог — он сыт, а мужики — голодны!
Староста доносит о сборе оброка с крестьян и извиняет недоимки тем, что «крестьяне скудны, взять негде нынешним годом, хлеб не
родился, насилу могли семена в гумны собрать, да
бог посетил нас скотским падением».
Глагольев 1. Не умею я биться за благополучие людей… Для этого нужны воля железная и уменье, а их-то и не дал мне
бог! Я
родился для того только, чтобы любить великие дела и наделать массу грошовых, ничего не стоящих… Только любить! Пойдемте ко мне!
— Пять лет… шестой… — медленно проговорила игуменья и улыбнулась. — Это выходит — она в тот год
родилась, как ты в обитель вступила. Ну что ж!
Бог благословит на доброе дело.
— Съезди, пожалуй, к своему барину, — молвил паломник. — Только не проболтайся, ради
Бога, где эта благодать
родится. А то разнесутся вести, узнает начальство, тогда нам за наши хлопоты шиш и покажут… Сам знаешь, земля ведь не наша.
Тогда Куршуд-бек спросил его: «А как тебя зовут, путник?» — «Шинды Гёрурсез (скоро узнаете)». — «Что это за имя, — воскликнул тот со смехом. — Я первый раз такое слышу!» — «Когда мать моя была мною беременна и мучилась родами, то многие соседи приходили к дверям спрашивать, сына или дочь
Бог ей дал; им отвечали — шинды-гёрурсез (скоро узнаете). И вот поэтому, когда я
родился, мне дали это имя». — После этого он взял сааз и начал петь...
Святость не в лесах, не на небе, не на земле, не в священных реках. Очисти себя, и ты увидишь его. Преврати твое тело в храм, откинь дурные мысли и созерцай
бога внутренним оком. Когда мы познаем его, мы познаем себя. Без личного опыта одно писание не уничтожит наших страхов, — так же как темнота не разгоняется написанным огнем. Какая бы ни была твоя вера и твои молитвы, пока в тебе нет правды, ты не постигнешь пути блага. Тот, кто познает истину, тот
родится снова.
В старину люди верили в то, что люди
рождаются разной породы, черной и белой кости, Иафетова и Хамова отродья, и что одни люди должны быть господами, а другие рабами. Люди признавали такое деление людей на господ и рабов, потому что верили что такое деление установлено
богом. Грубое и губительное суеверие это, хотя и в другом виде, признается и до сих пор.
Когда люди умирают, куда они уходят? А туда, наверное, откуда приходят те люди, которые
рождаются. Приходят люди от
бога, от отца нашей жизни, — от него всякая жизнь и была, и есть, и будет. И уходят люди к нему же. Так что в смерти человек только возвращается к тому, от кого исшел.
Животным
бог дал всё, что им нужно. Но человеку он не дал этого, — человек сам должен добыть всё, что ему необходимо. Высшая мудрость человека не
родилась вместе с ним; он должен трудиться, чтобы достичь ее, и чем более его труды, тем более награда.
Если я живу мирской жизнью, я могу обходиться без
бога. Но стоит мне подумать о том, откуда я взялся, когда
родился и куда денусь, когда умру, и я не могу не признать, что есть то, от чего я пришел, к чему я иду. Не могу не признать, что я пришел в этот мир от чего-то мне не понятного и что иду я к такому же чему-то непонятному мне.
«Делание заповедей» становится путем к
Богу, а вместе и возможностью религиозного преткновения для человека, ибо, по слову ап. Павла, от закона или заповеди
рождается грех, а вне закона греха не существует [«Неужели от закона грех?
Беме в изд. Шиблера),
рождается Божественная Троица,
Бог до природы, а уж из нее «выраждается» (Ausgeburt, по часто повторяющемуся выражению Беме) и наш мир.
Если мир не сотворен, но диалектически возникает в абсолютном и ему единосущен, то он, следовательно, вечен и субстанциален в своей основе; с другой же стороны, и
бог здесь не абсолютен и самоосновен в своем бытии, но
рождается или происходит в абсолютном Ничто-все.
«Когда пришла полнота времен — το πλήρωμα των χρόνων,
Бог послал Сына Своего, который
родился от женщины, γυναικός, подчинился закону, чтобы искупить подзаконных, дабы нам получить усыновление» (Гал. 4:3–5).
Бог, оставаясь существом своим (ουσία) превыше мира, творческой силой своей (ενέργεια) присутствует во временном процессе,
рождается в нем: на острие меча антиномии держится это соотношение вечности и временности.